Неточные совпадения
Окончивши рассматриванье этой
книги, Чичиков вытащил уже было и другую в том же роде, как вдруг
появился полковник Кошкарев, с сияющим видом и бумагою.
Еще падет обвинение на автора со стороны так называемых патриотов, которые спокойно сидят себе по углам и занимаются совершенно посторонними делами, накопляют себе капитальцы, устроивая судьбу свою на счет других; но как только случится что-нибудь, по мненью их, оскорбительное для отечества,
появится какая-нибудь
книга, в которой скажется иногда горькая правда, они выбегут со всех углов, как пауки, увидевшие, что запуталась в паутину муха, и подымут вдруг крики: «Да хорошо ли выводить это на свет, провозглашать об этом?
И Николай Петрович вынул из заднего кармана сюртука пресловутую брошюру Бюхнера, [Бюхнер Людвиг (1824–1899) — немецкий естествоиспытатель и философ, основоположник вульгарного материализма. Его
книга «Материя и сила» в русском переводе
появилась в 1860 году.] девятого издания.
— Плохо написанная, но интересная
книга.
Появилась на год, на два раньше «Бесов». «Взбаламученное море» Писемского тоже, кажется, явилось раньше
книги Достоевского?
Встает он в семь часов, читает, носит куда-то
книги. На лице ни сна, ни усталости, ни скуки. На нем
появились даже краски, в глазах блеск, что-то вроде отваги или, по крайней мере, самоуверенности. Халата не видать на нем: Тарантьев увез его с собой к куме с прочими вещами.
— Пусть так! — более и более слабея, говорила она, и слезы
появились уже в глазах. — Не мне спорить с вами, опровергать ваши убеждения умом и своими убеждениями! У меня ни ума, ни сил не станет. У меня оружие слабо — и только имеет ту цену, что оно мое собственное, что я взяла его в моей тихой жизни, а не из
книг, не понаслышке…
Марья Степановна сидела в кресле и сквозь круглые очки в старинной оправе читала «Кириллову
книгу». В трудные минуты жизни она прибегала к излюбленным раскольничьим
книгам, в которых находила всегда и утешение и подкрепление. Шаги Привалова заставили ее обернуться. Когда Привалов
появился в дверях, она поднялась к нему навстречу, величавая и спокойная, как всегда. Они молча обменялись взглядами.
Но главные
книги философского творчества еще не
появились.
В то время
появились его первые
книги, и меня особенно заинтересовала его
книга о Ницше и Достоевском.
Чем бы это окончилось — неизвестно, но тут же в клубе находился М. Н. Катков, редактор «Русского вестника» и «Московских ведомостей», который, узнав, в чем дело, выручил Л. Н. Толстого, дав ему взаймы тысячу рублей для расплаты. А в следующей
книге «Русского вестника»
появилась повесть Толстого «Казаки».
В прежнее время медведь не обижал людей и домашних животных и считался смирным, но с тех пор, как ссыльные стали селиться по верховьям рек и вырубать тут леса и преградили ему путь к рыбе, которая составляла его главную пищу, в сахалинских метрических
книгах и в «ведомости происшествий» стала
появляться новая причина смерти — «задран медведем», и в настоящее время медведь уже третируется, как грозное явление природы, с которым приходится бороться не на шутку.
Я, конечно, его не читал и в данном случае пользуюсь цитатами Л. И. Шренка, автора
книги «Об инородцах Амурского края».] слышал в 1808 г. на Сахалине, что по западную сторону острова часто
появлялись русские суда и что русские в конце концов своими разбойничествами заставили туземцев одну их часть изгнать, другую перебить.
В течение двух недель Федор Иваныч привел домик Глафиры Петровны в порядок, расчистил двор, сад; из Лавриков привезли ему удобную мебель, из города вино,
книги, журналы; на конюшне
появились лошади; словом, Федор Иваныч обзавелся всем нужным и начал жить — не то помещиком, не то отшельником.
И Евгения Петровна зажила в своем колыбельном уголке, оставив здесь все по-старому. Только над березовым комодом повесили шитую картину, подаренную матерью Агниею, и на комоде
появилось несколько
книг.
На третьей стене предполагалась красного дерева дверь в библиотеку, для которой маэстро-архитектор изготовил было великолепнейший рисунок; но самой двери не
появлялось и вместо ее висел запыленный полуприподнятый ковер, из-за которого виднелось, что в соседней комнате стояли растворенные шкапы; тут и там размещены были неприбитые картины и эстампы, и лежали на полу и на столах
книги.
«Вот это любовь, — говорил я себе снова, сидя ночью перед своим письменным столом, на котором уже начали
появляться тетради и
книги, — это страсть!.. Как, кажется, не возмутиться, как снести удар от какой бы то ни было!.. от самой милой руки! А, видно, можно, если любишь… А я-то… я-то воображал…»
В один из обычных мало веселых редакционных дней бегал по редакции, красный от волнения и вина, В.Н. Бестужев и наконец, выгнав всех сотрудников, остался вдвоем с Нотгафтом. Результатом беседы было то, что в газете
появился, на первой и второй страницах, большой фельетон: «Пиковая дама». Повесть. «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность». «Новейшая гадательная
книга…»
Такое же впечатление производят статьи не одного Фаррара, но все те торжественные проповеди, статьи и
книги, которые
появляются со всех сторон, как только где-нибудь проглянет истина, обличающая царствующую ложь. Тотчас же начинаются длинные, умные, изящные, торжественные разговоры или писания о вопросах, близко касающихся предмета с искусным умолчанием о самом предмете.
Узнав, таким образом, сущность учения Хельчицкого, я с тем большим нетерпением ожидал появления «Сети веры» в журнале Академии. Но прошел год, два, три —
книга не
появлялась. Только в 1888 году я узнал, что начатое печатание
книги приостановилось. Я достал корректурные листы того, что было отпечатано, и прочел
книгу.
Книга во всех отношениях удивительная.
Матвею нравилось сидеть в кухне за большим, чисто выскобленным столом; на одном конце стола Ключарев с татарином играли в шашки, — от них веяло чем-то интересным и серьёзным, на другом солдат раскладывал свою
книгу, новые большие счёты, подводя итоги работе недели; тут же сидела Наталья с шитьём в руках, она стала менее вертлявой, и в зелёных глазах её
появилась добрая забота о чём-то.
Ко времени, о котором я упоминаю только для связи рассказа,
появился весьма красивый и самонадеянный актер Славин; последний, желая блеснуть общим образованием, издал
книгу афоризмов, состоящую из бесспорных истин, вроде: Шекспир велик, Шиллер вдохновенен и т. д. Наконец последовал его бенефис в Гамлете, а затем и следующее стихотворение Дьякова...
А всё же он был взволнован и уже не мог молиться, как прежде. Едва он входил в молельную и раскрывал
книгу, как уже начинал бояться, что вот-вот войдет брат и помешает ему; и в самом деле, Матвей
появлялся скоро и кричал дрожащим голосом: «Образумьтесь, братец! Покайтесь, братец!» Сестра бранилась, и Яков тоже выходил из себя и кричал: «Пошел вон из моего дома!» А тот ему: «Этот дом наш общий».
Невозможно передать чувство, которое я испытывал, когда, улучив удобную минуту, он внезапно, словно сказочный пустынник или добрый дух,
появлялся передо мною с увесистой
книгой под мышкой и, украдкой кивая длинным кривым пальцем и таинственно подмигивая, указывал головой, бровями, плечами, всем телом на глубь и глушь сада, куда никто не мог проникнуть за нами и где невозможно было нас отыскать!
Она его всем своим холодным корпусом замещала, и я с особой усладой тайного узнавания прижималась к ней стриженым, горячим от лета, затылком, читая Валерии вслух запрещенные матерью и поэтому Валерией разрешенные — в руки данные — «Мертвые Души», до которых — мертвецов и душ — так никогда и не дочиталась, ибо в последнюю секунду, когда вот-вот должны были
появиться — и мертвецы и души — как нарочно слышался шаг матери (кстати, она так никогда и не вошла, а всегда только, в нужную минуту — как по заводу — проходила) — и я, обмирая от совсем уже другого — живого страха, пихала огромную
книгу под кровать (ту!).
Возможны и постоянно
появляются все новые попытки устранить или обойти этот «камень веры», которая, однако, должна неизменно остаться в основе всякого движения вперед по пути христианства [Вероятнее всего, имеется в виду Р. Штейнер и его
книга «Христианство как мистический факт и мистерии древности» (Ереван, 1991).].
Поневоле освободясь от
книг, я сопричащался к жизни чужих мне людей и нашел это очень приятным, тем более что куда я ни
появлялся и с кем ни сходился, мне казалось, что все меня очень ласкали и любили.
То, над чем я за границей работал столько лет, принимало форму целой
книги. Только отчасти она состояла уже из напечатанных этюдов, но две трети ее я написал — больше продиктовал — заново. Те лекции по мимике, которые я читал в Клубе художников,
появились в каком-то журнальце, где печатание их не было доведено до конца, за прекращением его.
Говорил он тоном и ритмом профессора, излагающего план своих работ, хотя профессором никогда не был, а всю свою жизнь читал и писал
книги, до поздней старости. Тогда он еще совсем не смотрел стариком и в волосах его седина еще не
появлялась.
Евангелие не есть аскетическая
книга в том смысле, в каком позже
появились христианские аскетические
книги, аскетические наставления к духовной жизни.
На другой день, часа в два, в будуаре, где читала княжна,
появилась Стеша с каким-то таинственным видом и остановилась у притолоки двери. Княжна подняла глаза от
книги.
Виктор Павлович остался один и начал читать найденную им в спальне дяди
книгу, но вскоре бросил. Он ничего не понимал из читаемого, печатные строки прыгали перед его глазами, их застилал какой-то туман. Оленин встал и стал нервными шагами ходить по кабинету. Время тянулось бесконечно долго. Наконец, дверь кабинета отворилась и на ее пороге
появился весь бледный, растерянный Петрович.
Как только
появился человек, все было закончено, и мир высший и мир низший, потому что все заключено в человеке, он соединяет все формы» [Цитирую по известной
книге А. Франка «La Kabbale ou la philosophie religieuse des Hébreux».
Прошло два дня, как в квартире ее
появилась Агафониха. Был поздний зимний вечер. Она сидела в своей спальне и читала какую-то
книгу.
Посетительница ушла, но только что Валя успел разыскать в
книге слово, на котором он остановился, как
появилась мама, посмотрела на него и тоже стала плакать. О чем плакала женщина, было еще понятно: она, вероятно, жалела, что она такая неприятная и скучная, — но чего ради плакать маме?
И вскоре после этого такой пассаж, что с детскою колясочкой в Таврическом саду
появилась сама мать с зонтиком и с
книгой в руках, а Праши уже не было.